Тяжело ступая уставшими ногами, Прохор Ладанов подошел к избушке и, отодвинув засов, широко распахнул скрипучую дверь. В лицо ему дохнуло теплом и гарью. Прохор поморщился и, потоптавшись на месте, снял с плеч ружье и большой полотняный мешок. Он повертел мешок в руках, бросил его через порог, ружье поставил у стенки, а сам, растянув ворот мокрой от пота рубахи, уселся на пень возле оконца. Здесь приятно обдувало прохладным ветерком, и тень развесистого кедра надежно защищала глаза от солнца.
Прохор был высок, широк в плечах, с густой копной темных, кудрявых волос. Красивый лоб, небольшие зоркие, карие глаза под прямыми сросшимися бровями, нос с горбинкой, резко очерченный рот и черная окладистая борода придавали открытому, скуластому лицу его выражение сдержанной суровости и силы. В этом лице проглядывался и весь характер Прохора: немного замкнутый, спокойный, упрямый и своевольный.
Из кустов к нему выбежала пушистая серая лайка по кличке Белка и, повиляв хвостом, улеглась у ног. Прохор дал ей горбушку хлеба и, потягиваясь от усталости, огляделся по сторонам. Избушка, в которой он жил, когда уходил лесовать, стояла на склоне высокой, каменистой сопки. Густо поросшая деревьями, сопка эта величаво возвышалась над тайгой. И Прохор любил смотреть, как простирался отсюда, скатываясь во все стороны книзу, кудрявый лес. Это была чудесная и вместе с тем необычайно величественная картина. За свою долгую жизнь Прохор привык уже к ней. Но никогда не уставал он любоваться ею и всякий раз снова девственной тайги.
Особенно нравилось ему встречать здесь утро. Он следил за первыми лучами, когда рассеивались бледные предутренние сумерки, и солнце пряталось еще где-то за горизонтом. Тайга светлела сверху, с верхушек деревьев. Пробуждались птицы. С елей то тут, то там срывались шумливые стайки клестов. Ветер заводил в ветвях веселую песню. Лес оживал. Небо голубело. Зеленые иголки ветвей отчетливее и ярче вырисовывались на его светлом фоне. Тонкая шелковистая кора кедров становилась совсем как восковая.
Так было в ясные солнечные дни. Но Прохор знал и другую тайгу. В ненастную погоду, особенно осенью, она мрачнела и хмурилась под-стать серому, покрытому тучами небу. Деревья тогда шумели. И было что-то задумчивое, вековое в их однообразном шуме. Скрип стволов, шорох ветвей, шелест листвы подлеска — все смешивалось в один грустный и суровый мотив. Лес прощался с теплыми днями и ждал холодной зимы. Прохору слышались в этом шуме и вздохи, и стоны, и еще что-то такое, от чего на душе у него всякий раз становилось тоскливо. И он начинал подумывать о деревне, о доме, о своей жене, и еще о том, что так вот, всю жизнь вдали от людей, жить нельзя. Кругом только деревья, деревья да дикие звери и больше ничего. А где-то села и города стоят. И люди там живут совсем по-другому. Кино смотрят, музыку слушают, собираются в гости. По вечерам зажигают электричество, и им от этого светло, как днем. Работают они в коллективе, дома — тоже среди людей. Есть им всегда с кем поговорить и кого послушать. А тут — только тайга шумит, да собака скулит, почуяв приближение непогоды.
Но осень проходила. Снег покрывал землю. Над лесом нависало безмолвие. Такая тишина устанавливалась иногда среди зеленых великанов, что чудилось, будто застыли они на века вечные и никогда уже не качнут ветвями и не шелохнутся от ветра. А потом наступала весна, говорливая, живая, сверкающая самыми яркими красками, звенящая десятками голосов. Она оживляла землю, и та, как мать, поила соками тайгу, одевая ее в веселую праздничную зелень.
За весной опять вступало в свои права лето. После лета с тучами и дождем снова проносилась туманная осень. Потом обязательно надвигалась зима, и так из года в год, все одно и то же. Природа то оживала, обласканная теплом и светом, то засыпала, убаюканная ветрами и стужей.
Но жизнь на месте не стояла.
В тайге вырастали деревни и поселки, разрастались города. Прокладывали дороги. Гудки заводов устанавливали новый ритм жизни в местах, где еще недавно лишь рев медведя будоражил тишину столетних кедров. Все это было в тайге. Да только было где-то вдалеке от прохоровского зимовья, в неделях пути по чащобе, через бурелом, по топким удушливым болотам. Там жизнь била ключом. А здесь, как и тысячу лет тому назад, непроходимая тайга шумела в угрюмом одиночестве. Правда, деревня, в которой Прохор жил постоянно, за последние годы очень изменилась. В ней выстроили школу, срубили просторный клуб. Радио заиграло в домах колхозников. Но всего этого было еще маловато. Жизнь вообще-то менялась и переделывалась здесь довольно медленно. И Прохор боялся, что ему так и не удастся дожить до настоящих больших перемен, когда в родных ему местах жизнь людей, привычных к тяжелым и суровым условиям, изменится в корне.
Прохор любил свой край, знал его вдоль и поперек, верил в его богатства, и ему обидно было смотреть, как бесплодно, почти без пользы для человека стоят, пропадая от бурь и пожаров, прекрасные леса. Леса, где, по сути дела, еще не люди, а дикие звери являются настоящими хозяевами. Но то ли очередь не дошла еще до тех мест, то ли богатства их не были еще хорошенько разведаны, только работ каких-либо тут пока что не вели.
Как-то однажды прочитал Прохор в местной газете статью о развертывающихся в области изыскательных работах. Вспомнил рассказы отца и деда — бывших старателей и написал в редакцию письмо с просьбой к областному начальству прислать разведчиков к ним в район. Но просьба его осталась без ответа.
Прохор подождал немного и написал второе письмо, приложив к нему на этот раз небольшую посылку с образцами пород, собранных им собственноручно близ оставленных старателями шурфов. И опять не получил он ответа.
Обо всем этом вспомнил он сейчас отдыхая. Прохладный ветерок высушил на нем рубашку, усталость немного прошла. Но хотелось спать, а надо было еще поужинать и приготовить капканы на рысь. Выпив чаю, Прохор достал капканы из-под нар, натер их душистой хвоей и, зарядив все пять, опробовал палкой. Четыре работали хорошо. Один что-то заело. Прохор хотел было заняться его починкой, но передумал, забросил капкан в угол и снял сапоги. В этот вечер он лег спать раньше обычного. Солнце только еще начало садиться за лес, а он, притушив огонь в печи, полез уже на нары, с удовольствием подумывая о том, как хорошо будет уснуть на мягкой и теплой овчине. Белка вспрыгнула ему в ноги и свернулась там клубком. Прохор накрылся кожухом и, вспомнив, что день прошел, как и все прочие, без особых новостей и приключений, уснул. Уснул он крепко, но выспаться в эту ночь ему не пришлось. Не прошло и двух часов после заката, как Белка разбудила его громким лаем. Прохор недовольно пробурчал что-то спросонок и, протерев рукой заспанные глаза, снял с гвоздя ружье. На улице было уже темно, только отблеск угасающей зари мутным пятном виднелся в маленьком оконце. Белка, взвизгивая от злости, заливалась перед дверью. Она то бросалась на нее, то отскакивала прочь.
— Враз смолкни! — шепотом прикрикнул Прохор и осторожно подошел к оконцу. На дворе слышались голоса людей, храпели и ржали кони. Прохор стараясь хоть что-нибудь разглядеть, прижался к стеклу. Но темнота была непроницаема.
— Кого же это нелегкая принесла на ночь глядя? — невольно подумал он и вдруг узнал голос своего деревенского соседа, молодого охотника Василия Долинина.
Прохор отошел от окна и, отодвинув засов, толкнул ногой дверь. Жалобно скрипнув, она отворилась настежь, впустив в избушку целый поток сырого лесного воздуха.
— Это ты, Василий? — окликнул он.
— Я, я,— ответили из темноты.— Еду к нему с гостями, а он спит себе и ухом не ведет! Ну и охотник!
Прохор приставил ружье к стене и, зевая, потянулся,
— Походишь с мое, может сам не так еще спать будешь,— подумал он про себя и, чиркнув спичкой, переступил через порог.
— Что за гости? Кого бог послал? — загораживая от света глаза, проговорил он.
К нему подошел высокий худой человек и, поблескивая стеклами очков, в которых желтый спичечный огонек казался совсем золотистым, снял фуражку.
Он поклонился Прохору и протянул ему руку.
— Так это вы и есть Прохор Петрович Ладанов? Ну, я вас таким примерно и представлял. Будем знакомь!- Гаврилин. Геолог. А это,— он указал на стоявшего рядом с ним маленького толстяка,— это мой помощник Белов.— Впрочем, вы и сами познакомитесь,— добавил он, отступая в сторону.
Прохор от неожиданности развел руками. «Вот это гости!» — сразу смягчившись в голосе, радушно проговорил он и, пожав крепкую руку Белова, проворно посторонился с прохода.
— Милости просим, заходите. Ну, не ждал, ну, не ждал!.. Не пугайтесь только моей берлоги.
Гаврилин и Белов переглянулись.
— Далеконько вы забрались. Не сразу вас найдешь. Хорошо еще, Василий оказался опытным проводником, а то застряли бы мы в тайге,— приветливо проговорил Белов.
Прохор почесал затылок и улыбнулся так, словно бы и впрямь был виноват в том, что все пути в этом крае измеряются десятками и сотнями километров.
— Далеконько, что и говорить,— согласился он.— Да и дорог пока еще нет... Ну, да что-же вы стоите-то? Проходите, пожалуйста, располагайтесь,— засуетился он возле приезжих.— Устали ведь наверно? А мы сейчас лошадей посмотрим.
Он стегнул хворостиной Белку, которая вертелась под ногами вместе с собакой Долинина, и подошел к Василию.
— Это откуда-же они? — зашептал он ему на ухо.
— Из Москвы, дед! Говорят, на самолете к тебе летели, да чуть мимо не пролетели,— засмеялся Василий.
— Ты не смейся,— оборвал его Прохор.— Толком сказывай! Что за люди? Откуда? По какой надобности в наши края? Сам-то знаешь?
— Я-то? — обиженно переспросил Долинин, переходя на серьезный тон.— Конечно, знаю. А ты не знаешь? — схватил он вдруг старика за руку.— Ты, старый черт, письмо в область писал? Нам и полусловом никому не обмолвился, а теперь спрашиваешь? Чего на-хвастал?
Прохор отступил в сторону и, поймав за гриву рослого жеребца, не торопясь принялся разнуздывать его.
— Неужто это и впрямь они по моему письму? — не поверил он словам Долинина,— да еще из Москвы... Подумай, как дело обернулось! — Он невольно улыбнулся. Но темнота скрыла улыбку.
— А ты чего писал-то туда? — понизил голос Василий.— Дело ли?
Прохор откашлялся. Ему хотелось засмеяться и попросту рассказать все грубоватому Долинину. Но он и сам хорошенько не знал еще, зачем пожаловали гости. Осадив норовистого жеребца, Прохор стегнул его поводом по шее.
— Ты, не балуй! — грозно прикрикнул он, и повернулся к Долинину.
— Раз приехали, стало быть дело писал. Понятно? Они развьючили лошадей и, поставив их под навес
в маленьком, огороженном жердями и хворостом загоне, перетащили поклажу в зимовье.
Прохор засветил коптилку и, пока приезжие развязывали тюки и устраивались на полу и по углам, раздул огонь в печи. Сухой хворост весело затрещал. В. избушке сразу же стало светло. Яркие отблески пламени запрыгали по стенам, осветили людей. Сели ужинать. Белов выложил на стол белые баночки консервов. Прохор нарезал медвежий окорок. Гаврилин разлил по кружкам сгущенное молоко и предложил всем выпить его с крепким чаем. Завязался разговор.
— Почему вы, Прохор Петрович, не обратились с письмом прямо к нам, в Москву? — закусывая колбасой, спросил Гаврилин.— В области ваши образцы почти год пролежали без дела.
Прохор прищурил глаза и покачал головой.
— Куда там к вам, к вам больно уж далеко,— усмехнулся он,— да и адреса вашего я не знаю. Москва велика. Кому писать? К тому же и совестно вроде...
— Это чего? — удивился Белов. — Не за свое дело берусь,— пояснил Прохор.—Мне полагается зверя бить. А я вместо этого каменья собиратьнадумал. В область послать — это еще туда-сюда. Там и получат и посмеются — так вроде свои. А с Москвой оконфузиться можно. Геологи рассмеялись.
— Разве работа разведчика менее почетна, чем работа охотника? — сняв очки, спросил Гаврилин.
— Какой из меня разведчик,— усмехнулся Прохор.— А почет всем один! — согласился он.
— Из хорошего охотника разведчик всегда выйдет,— уверенно сказал Гаврилин.— А нам разведчики вот как нужны,— провел он пальцем по шее.
— Чего-же сами-то плохо ищете? — хитро улыбнулся Прохор.
Гаврилин перестал вертеть очки.
— Как то есть плохо? — не понял он.
— Мало, я говорю,— поправился Прохор.— В наши края в кои годы единственный раз заглянули. Да и то, можно сказать, по приглашению.
— Не можем мы везде сразу, Прохор Петрович. У нас
ведь дела не только тут. И в Поволжье, и на Урале, и на Севере работы ведутся. До ваших мест руки еще не дошли.
- Прохор сочувственно покачал головой.
— Да это уж верно, так оно и есть. Только нам-то каково? — серьезно спросил он.— Вы сами подумайте. Конечно, молодежь, вроде вон его,— кивнул Прохор в сторону Долинина,— может и дождется, когда эти места переделывать начнут. Ну а мы, старики, уж вряд ли. А ведь тоже хотелось бы и нам увидеть, как наши края преобразятся! Советскую-то власть мы, чай, тут становили...
— А что, товарищи,— спросил после некоторой паузы Гаврилин,— поможете нам? Без помощи, прямо скажу, начинать трудновато будет. Это я из опыта знаю. Тайга велика, ее сразу всю молотком не об-стукаешь. Надо знать, за какое место хотя бы для начала зацепиться.
Прохор привстал из-за стола.
— Обязательно поможем! — заволновался он.— Только дело делайте. А мест здесь... батюшки свет! Сколько угодно. Хоть в сторону озер идите, хоть на гари, к болотам, а то и просто в сопки можно податься.
Белов подрезал колбасы.
— А зачем же нам наобум ходить? — спросил он.— У нас ведь ваши образцы есть.
Он достал из кармана два маленьких темно-коричневых обломка и протянул один из них Прохору, а другой Долинину.
— От самой Москвы в кармане везу. Богатейшие образцы! Не знаю как с золотом, а железа тут у вас — уйма. Не вспомните ли, где вы нашли их, Прохор Петрович?
Прохор взял образец в руки и поднес его к огню. На ладони у него лежал, словно кусочек засохшей глины, маленький каменный осколок. Он ковырнул его ногтем, понюхал и почесал затылок.
— Не помню что-то. Сдается, у Старого болота. У камней отбил. А точно не помню... Да ведь сличить, наверно, можно! Вы люди ученые.
Он взял со стола коптилку и неожиданно полез под нары. Долинин проворно нагнулся за ним. Минуты через две они выволокли оттуда большой выдолбленный из колоды ларец и подняли его на нары.
Прохор снял с него крышку и, запустив в ларец руки, вытащил на стол пригоршню завернутых в газеты и тряпки свертков. — Вот ищите,— просто сказал он.— Тут от всех камней образцы есть. И все записано, где, когда, какой камень найден и много ли его там, на месте, встречается. Писал, конечно, как мог, не шибко грамотно, да вы поймете.
Он снова нагнулся к ларцу и снова выложил на стол груду свертков.
Гаврилин, с нескрываемым любопытством следил за Прохором.
Белов отставил в сторону кружку с недопитым чаем.
— Да тут, должно быть, вся округа представлена,— сказал он, и, наугад развернув одну из оберток, вслух прочитал: «Камень отбит 15 июня сего года с нижних утесов Черной горы, что стоит за Глухой Падью».
— Ну, это обыкновенный базальт,— быстро разглядев породу, коротко сказал Белов. И развернул второй сверток. — А это... — Смотри, Женя! Магнетит! — прервал его Гаврилин.— Интересно!
Он разломил небольшую черноватую плитку и протянул кусочек Белову.
— Характерный блеск по черте, видишь? Прочти-ка, что в памятке записано,— поинтересовался Белов, разглядывая минерал через увеличительное стекло.
— Да, настоящий магнетит,— подтвердил он.
Гаврилин прочитал: «Подобрано по руслу Елги в версте от Каменных сопок. На месте камня много. Весь камень черный». Вот, пожалуйста, первый маршрут уже определен,— улыбнулся он.— Завтра оттуда и начнем. Далеко до сопок, Прохор Петрович? Прохор разгладил бороду.
— Сопки-то рядом, да вот оказия какая,— словно извиняясь, проговорил он,— весною обвал большой был. Всю эту черноту камнями сверху завалило. Отыщем ли мы ее?
Геологи рассмеялись.
— Если месторождение действительно богатое, то никаких камней не хватит, чтобы его завалить!
Прохор смутился.
- Ну, этого я уж не знаю. Мое дело сказать. Он достал из ларца еще несколько образцов и, захлопнув крышку, уселся на ней, скрестив на груди руки.
— А что спрошу я вас: коли найдете тут что-нибудь полезное, будет у нас стройка какая, или еще чего?
Гаврилин оторвался от минерала.
— Все зависит от фактического богатства края. Если удастся обнаружить подходящее месторождение железной руды, то можно думать, что к концу пятилетки тут будет городок.
— Городок? — с недоверием переспросил Прохор.— А народ откуда возьмется?
— Народ приедет,— уверенно ответил Гаврилин.— Создастся заинтересованность в хорошей работе, и людей будет столько, сколько надо. Я так смело говорю вот почему. В трехстах километрах отсюда, в прошлом году, наши ребята нашли уголь. Немного, правда, но зато мощные пласты и — почти у поверхности. А это что значит? Это значит, что уже имеется почти готовая энергетическая база. А раз есть и топливо, и руда, то можно будет здесь в миниатюре Кузбасс повторить. Два центра непременно соединят дорогами. Вот вам первый шаг к преобразованию края,— Гаврилин загнул на левой руке мизинец.— Дороги пересекут магистраль. А это, в свою очередь, свяжет район Если со всей страной. Это второй шаг,— продолжал подсчитывать он.
- В-третьих, здесь и возле угля начнется строительство заводов. В вашей местности — металлургический завод на собственной руде и привозном угле, за магистралью — завод на собственном угле и привозной руде. Завод строить тут и потому еще выгодно, что на Елге можно будет создать гидроэлектростанцию. Строительного материала кругом много: камень, лес, песок. Елга даст энергию стройке и даст ее на север. А если на Елге найдется руда, то все вместе — и уголь, и железо можно будет объединить в один очень мощный промышленный район. Подумайте теперь, изменится ваш край или нет?
— И все через эти вот камни? — с недоверием спросил Долинин, рукой показывая на образцы.
Гаврилин поднял кусочек магнетита и, разглядывая на свету блестящие крупинки, кивнул в знак согласия.
— Вполне может быть, что и да.
Прохор так тяжело вздохнул при этом, что Белов расхохотался.
— Не верится? А ведь Игорь правду говорит! Прохор вытер рукавом вспотевший от волнения лоб и покачал головой. — Что-то больно уж много всего... — А хотелось бы верить? — пытливо спросил Белов. — Конечно! — напрямик ответил Прохор.— Кому же не хочется свой край в чести да почете видеть?
Он встал из-за стола и, размахивая рукой в такт речи, с волнением заговорил.
— Я уверен, что тут все есть! Этакие земли богатейшие!! Их только копнуть хорошенько, они тебе все дадут. И железо... Да что железо? Дед мой еще в старину тут золото мыл. Ничего, что мужик темный, а сам нашел и скрывал ото всех. Перед самой смертью шепнул лишь сыну: «От Вороньего камня вверх, версты три по Шаблоне-вой протоке». И показал кольцо на пальце. Отец мой и смекнул, в чем дело. По весне отправился туда с братом, да поздно. Как раз за год до этого пониже Вороньего камня в Елгу скала упала. И вода верховье все как есть залила. Такие там озера получились — конца края им не видно. Мужички наши вернулись ни с чем. Но ведь это дело-то давно было. А вот если теперь скалу то взорвать, воду спустить и работы возобновить? Разве пользы не будет?.. А леса здесь сколько? Людей бы нам побольше. Тут дела бы закипели!.. Ты, Василий, как думаешь?
— Прав, Петрович,— поддержал тот.—Нам бы, точно, людей побольше, да машин.
— Ну, и в общем получится все то, о чем говорил Игорь,— подытожил Белов.
— И чего люди сюда ехать не хотят? — развел Прохор руками.— Бывал я за Уралом, видел. В другой городишко приедешь, а там народу понапихано, мать ты моя! И городишко-то — одно название: старенький, маленький, грязный! По улицам пройти нельзя: в луже утонешь. Домишки покривились. Земля кругом тощая, серая. А вот держатся люди за нее! И как еще держатся. Да неужели здесь хуже? Здесь простор-то какой! Стройся хоть на сотню верст...
Он вдруг осекся.
— С этими разговорами, дорогие гости, мы и про ужин забыли. А вы ведь с дороги, устали небось... Убирай, Василек, все каменья!
Долинин, словно только и ждал этого, ловко сгреб со стола образцы в подол гимнастерки и высыпал их на нары.
— Все ты,— пальцем погрозил он Прохору.— Ох, и настойчивый дед!
— Молодец он у вас,— заступился Гаврилин. Все опять сели за стол.
Но разговор уже не прекращался. Ели и спорили. Говорили о предстоящих работах, делились планами. Белов и Гаврилин расспрашивали Прохора и Долинина. Гаврилин рассказал о том, как тепло встретили их в районе, как помогли добраться до деревни. Выпили еще чайник чаю.
В коптилке фитиль зашипел и погас.
— Ну, значит, пора спать укладываться,— встал из-за стола Долинин. За ним поднялись и геологи. Прохор запалил лучину и посветил им.
Когда они улеглись, он по-хозяйски прибрал на столе, сложил образцы в ларец и только после этого сам улегся на нары.
Долинин уже спал. Он отвернулся к стене, накрылся, несмотря на тепло, с головой плащом и захрапел так сильно, что Белка, привстав у дверей, с недовольным ворчанием посмотрела на него. Геологи тоже уснули скоро. Дальняя дорога, жара, тряска на лошадях немало вымотали их за день. И теперь, после ужина, сон быстро овладел ими.
Но Прохору не спалось. Слушая их сонное дыхание, он глядел в черный потолок избушки и, вспоминая события дня, никак не мог успокоиться. Сначала день шел обычным чередом. Прохор лег спать. Вдруг закричал Василий: «Принимай гостей!» Прохор встал, открыл дверь, и в избушку вошли люди, которых он так долго ждал.
Раньше ему казалось, что геологов, если даже они и приедут, и.м придется встречать далеко отсюда, может быть даже на станции. Везти оттуда их, везти в тайгу диковинные машины. А вышло все так просто. «Найдут ли только что-нибудь? Может, тут и впрямь нет ничего?»... Он понял, что ему не уснуть, накинул на плечи куртку, встал и тихонечко, стараясь не скрипнуть дверью, вышел на улицу.
Был тот ранний предутренний час, когда мгла и свет встречаются над землей. Солнце еще не взошло и даже лучей его не было видно. Но по всему востоку над лесом протянулась уже длинная светлая полоса. Почти совсем белая внизу, она с высотой становилась все синее и синее и, наконец, над головой совершенно сливалась с непроницаемой чернотой. С вечера поднявшийся ветерок притих, и кедры, чуть шевеля иголками, недвижно темнели в сумерках. Птичьих голосов не было слышно.
Прохор, поеживаясь от сырости и прохлады, подошел к загону и осмотрел коней. Они спокойно жевали овес, изредка встряхивая одетыми на голову мешками. Возле них, уткнув лисью мордочку в пушистый хвост, свернувшись клубком, лежала собака Долинина. Заслышав шаги Прохора, она поднялась, потянулась, дугой прогнув спину, и быстро подбежала к нему. Подняв воротник, Прохор присел на свое излюбленное место возле оконца и уперся подбородком в кулак.
Много раз отдыхал он здесь. Много дум передумал, слушая шелест вечнозеленых великанов и встречая рассвет. Но никогда еще ранний утренний час не волновал его так, как это было сегодня. Вчера еще, сидя на пне, он вспоминал прожитые годы, думал о будущем, и оно таким неясным и далеким представлялось ему, что у Прохора даже душа заныла. Собирать камни, посылать письма, делать записи на обертках и кулечках, не имея ни малейшего представления о том, смогут ли они хоть когда-нибудь и хоть кому-нибудь понадобиться, было делом в сотни раз более утомительным и трудным, чем любой охотничий промысел.
При отлове соболей Прохору по нескольку дней случалось не сходить с лыж. Но и тогда, в борьбе с хитрым зверьком, он чувствовал себя увереннее и лучше. Там все решалось терпением и сметкой. И не было никаких сомнений в успехе. А это новое, добровольно взятое им на себя дело, в любой момент могло оказаться ненужным и бесполезным. Прохор, верно, никогда не стал бы им и заниматься, если бы во всем привык видеть лишь выгоду да расчет. Но от природы человек широкой и чистой души, он, несмотря на свои пятьдесят лет, мог еще, как молодой, увлечься интересной, хорошей мыслью и ради нее не пожалеть своих сил. Трудно было даже представить себе, что в конце концов могло выйти из затеи с посылкой. Но Прохор верил в счастливый исход и трудился. Он не мог не верить. Он сомневался, но верил, и верил, потому что любил свой край настоящей, большой любовью. Он знал его необозримость, ценил красоту и верил в богатство. И он не ошибся: ведь не зря же приехали специалисты! Ему вспомнились слова Гаврилина: «Здесь пройдет дорога», и он улыбнулся, представив себе, как в синем, игривом просторе лесов упадут на землю никем и никогда еще не тронутые кедры, змейкой на сотни километров протянется на их месте просека, и пробежит вдоль нее дорога. Прохор так напряженно и жадно вглядывался в сумерки, что на короткий, едва уловимый глазом момент ему и впрямь показалось, что он видит ее: неведомую и уже существующую. Он привстал с пня. Но между сопок белел лишь пар, клубясь полосой над вьющимся потоком Елги.
«Ничего, будет просека! — уверенно решил Прохор.— Раз все этого хотят, тайга оживет». Откуда-то из светлеющей дали, навстречу его мыслям вылетел невидимый поезд, и где-то в сопках послышался его звонкий раскатистый свисток.
Прохор снова улыбнулся: «И поезд будет!» И поднял голову вверх. Там, высоко над землей, летели два журавля, перекликаясь на лету.
«Ку-у-р-ли! Ку-у-р-ли!» — раздавалось в воздухе.
Последняя протяжная нотка этой песни и долетела до Прохора желанным, неслыханным еще здесь свистком. «И свисток будет!» — опять подумал Прохор. «А вон там,— он вгляделся в расплывшееся над низиной туманное облако,— и завод встанет.
Только бы нам таких специалистов, как эти двое,— вспомнил он Гаврилина и Белова,— побольше. И дело само собой закипит!».
Краешек неба над деревьями порозовел, и кедры сразу заалелись. Стайка клестов с веселым щебетаньем вынырнула из густых ветвей и быстро улетела к Елге. На площадке возле избушки упала шишка и с тихим шуршанием покатилась в кусты. Собака Долинина подняла кверху мордочку и залилась звонким лаем. В воздухе мелькнул пушистый, ослепительно рыжий от первых лучей комочек, и Прохор увидел, как вверх по стволу кедра метнулась белка. Эта белка была ему знакома. Она жила здесь уже две зимы, и Прохор часто видел ее неподалеку от избушки.
Забрав собаку к себе на колени, он закрыл ей глаза ладонью и подмигнул убегающему зверьку: «Беги, беги, соседка! Тут скоро такая каша заварится, что и земля загудит!». Когда собака успокоилась, он встал и потянулся. От бессонной ночи у него чуть-чуть кружилась голова и тяжестью налились веки. Взошло солнце, яркое, лучистое, и сразу же рассеялись остатки темноты. Лес вздрогнул от набежавшего ветерка и зашумел знакомой, задумчивой песней.
— Скоро в путь-дорогу собираться,— вспомнил Прохор,— и хорошо. Погодка-то сегодня какая! Такого утра красивого я что-то и не припомню, любая работа в охоту пойдет!