ТАМ, ГДЕ ШУМЯТ КАМЫШИ - Рассказы об охоте А. Беляев
ТАМ, ГДЕ ШУМЯТ КАМЫШИ
В Дорогу
Октябрь в том году выдался холодный и ненастный. Над городом низко плыли косматые тучи. Не переставая лил дождь, а иногда, когда ветер начинал дуть с севера, вместе с дождем сыпал еще и снег, и тогда на улице становилось особенно уныло и тошно.
От этой слякоти из города нестерпимо хотелось удрать куда-нибудь подальше. Я стал подыскивать место поинтересней и неожиданно для себя получил заманчивое предложение. Зашел ко мне мой приятель доктор Михаил Курсанов и пригласил:
— Давай махнем на охоту в дельту Волги! Там сейчас солнышко греет, перелет утиный в полную силу идет.
Я обрадовался.
— Давай! А управимся вдвоем? Экспедиция серьезная.
— Попутчики найдутся,— пообещал Курсанов и в тот же вечер познакомил меня с охотниками Зиновьевым и Мещерским.
Зимовьев, помню, произвел на меня очень приятное впечатление. Был он полуседой, грузный, с круглым загорелым лицом, на котором зоркие, подвижные и хитроватые глаза очень удачно гармонировали с густым, словно у девицы, румянцем.
Мещерский при первом знакомстве понравился мне меньше и показался сухим и замкнутым. Однако при более близком знакомстве я увидел в нем заботливого и очень душевного человека.
Для полной характеристики нашей компании скажу пару слов о Курсанове. Среди нас доктор выделялся могучим телосложением атлета, расторопностью, неунывающим озорным характером и незаурядными хозяйственными способностями окружного интенданта.
Мы тогда же при знакомстве составили план поездки и распределили между собой обязанности членов экспедиции.
На сборы мы выделили три дня, но еле уложились в пять. Пока вырезали, раскрашивали и сушили профили для гусиной охоты, пока снаряжали патроны, пока мастерили палатки, чинили надувные лодки и запасали харчи, время шло да шло. Уже неделя была на исходе, а неутомимый Курсанов заваливал нас все новыми и новыми заданиями. Картошка, спиннинги, надувные матрацы, спальные мешки, термосы — чего только у нас не было! Но оказывалось, что для экспедиции этого еще мало, и мы неутомимо бегали по магазинам.
Наконец настал день отъезда. Собрались на Павелецком вокзале и начали грузиться. Проводник за голову схватился, когда увидел наш багаж. И было чему удивляться. Тюки, чемоданы, ружья и вещмешки лежали на перроне такой внушительной кучей, что даже видавшие виды носильщики не брались уместить все это в одном купе.
Однако и этот этап поездки скоро остался позади. Кое-как втащили, втиснули и рассовали всю поклажу, усталые уселись вокруг маленького столика и с третьим звонком поехали в просторы прикаспийских степей.
В Астрахань прибыли через два дня. Тут в порту нас поджидал катер и двое местных товарищей. С одним из них, мотористом, мы расстались как только он доставил нас на рыбную базу. Но со вторым, Виктором Сергеевичем Борисовым, мы провели вместе целый месяц. Виктор Сергеевич был сразу же единогласно избран нашим руководителем. Он честно выполнял эти обязанности на протяжении всей охоты, очень умело ее организовывал и, вообще, только благодаря его опыту мы спустя месяц, проведенный в плавнях, вернулись в Астрахань живыми и невредимыми. О его добрых деяниях и отеческой заботе будет сказано еще немало, а пока... пока мы плыли дальше вниз по Волге и были очень довольны тем, что так быстро приближаемся к местам, побывать в которых заветная мечта каждого охотника и рыболова.
Было пасмурно и сыро и еще очень душно.
Катерок, попыхивая сизым дымом, бодро скользил к морю. Мы сидели на палубе, подняв капюшоны, и с любопытством смотрели на глинистые берега, песчаные гривы и бесконечную бурую, выжженную солнцем степь. Кругом до самого горизонта ни одного деревца. Даже кустов не видно. Нет ни холмов, ни пригорков, сплошная равнина, такая плоская, словно ее нарочно выгладили утюгом. Навстречу нам с низовья плывут огромные баржи, тянутся буксирчики, летят чайки. На полпути от города до базы поднялся ветер.
Плыли весь день. В потемках причалили к пристани села Каралат. Отсюда путь наш поворачивал налево. Нам следовало пересечь главный фарватер и двигаться дальше по узким извилистым протокам. Протоков сотни. И все они похожи один на другой, точно струйки воды на стекле после дождя. Плыть по ним самостоятельно, без опытного лоцмана — нечего было и думать. Мы решили обратиться за помощью к местному охотнику. Сошли на пристань и пошли по селу. Все дома в Каралате построены на высоких сваях. На таких же сваях от дома к дому тянутся мостки, точно на ходулях стоят на задворках стога сена, сараи, житницы. Мы шли и слушали Виктора Сергеевича.
— В моряну и половодье вода здесь поднимается метра на три,— объяснил он,— а если ветер посильнее дунет, то и выше зальет. — А что такое «моряна»? — спросил я. Виктор Сергеевич улыбнулся: — Подожди, узнаешь. В моряну отличнейшая охота начинается. Только с умом ее проводить надо. А то чего доброго сам на обед к ракам попадешь...
Мы отыскали дом охотника и постучались. Дверь открыла молодая женщина. На вопрос «дома ли хозяин», ответила «нет» и сама спросила:
— А он зачем вам?
Мы объяснили цель своего прихода. Женщина оживилась.
— Ну тогда не велико горе, что вы его не застали. Проводить вас на базу и без него есть кому. Я вам дочку свою кликну,— проговорила она и пригласила: —вы заходите пока в дом.
Мы зашли.
Хозяйка скрылась за перегородкой и скоро вывела к нам щупленькую беловолосую девочку лет десяти-двенадцати.
— Проводи, Галочка, дядей на рыбную базу,— ласково проговорила она.
Мы в изумлении переглянулись: плыть ночью, по бесчисленным протокам с таким «лоцманом»?
— На веслах пойдем? — спросила девочка, протирая сонные глаза. — На катере,— неопределенно ответил Зимовьев и вздохнул,— может нам, братцы, тут заночевать?
Женщина посмотрела на нас и улыбнулась.
— Да вы не бойтесь. Поезжайте спокойно. У нас дети ко всему приученные. Мы им, как себе, доверяем. Они и в шторм через Волгу, если надо, ходят.
Девочка накинула на плечи ватную куртку и вышла в сени.
Мы все еще в нерешительности стояли на месте, когда за дверью послышался ее голос:
— Что же вы там, пойдете?
Курсанов не выдержал первым. Глухо крякнув, он молча надел шапку и шагнул к двери. Мы поблагодарили хозяйку и поспешили за ним.
На катере Галя встала на самом носу палубы и громко скомандовала:
— Полный вперед!
Моторист послушно пустил машину. Катер пересек Волгу, вошел в проток и мы сразу же очутились в царстве непроходимого камыша. Плыли как по просеке. Справа и слева сплошной стеной стоял четырехметровый камыш. Галя уверенно определяла повороты «Право на борт! Лево на борт!» Катер послушно вертелся в петлях излучины, огибал какие-то острова и островки, но упрямо лез только вперед.
Мы спокойно дремали в каюте. Теперь уже нас ничего не пугало. Глаз у нашего «лоцмана» оказался зоркий. За четыре часа плаванья мы ни разу не сбились с курса. Уже перед рассветом я спросил у Гали:
— Как же ты дорогу находишь? — По веточкам,— просто отвечала она,— у нас тут лозинки натыканы.
Я перегнулся за борт, долго таращил в темень предутренних сумерек глаза, но не увидел никаких лозинок. В ту ночь, мне кажется, не грех было не разглядеть и столетние дубы, не то что какие-то прутики, и как различала свои ориентиры Галя — для меня непонятно до сих пор.
К рыбной базе, огромной барже, на которую рыбаки сдавали свой улов, мы подошли уже днем. База стояла под тремя развесистыми ивами. Рядом с ней на острове высился камышовый навес, под ним лежали лодки, сети. У самой воды, словно поджидая нас, стояли рыбаки. Катер сбавил ход и потихоньку стал пришвартовываться к берегу. Мы вылезли на палубу полюбоваться окрестным пейзажем. Вдруг Курсанов рванулся с места и в полном облачении прыгнул в воду.
— Миша?! — выкрикнул кто-то из нас.
Курсанов по самые плечи запустил в воду руки, схватился за что-то тяжелое, нагнулся еще ниже, чуть не упал, зашатался и неожиданно вытащил на поверхность огромного, пуда на полтора осетра. Мы обмерли.
Осетр мотнул хвостом и чуть не сбил доктора с ног. На помощь Курсанову бросился Мещерский. Но пораженный гомерическим хохотом рыбаков остановился. Из пасти осетра тянулся толстый кукан.( Кукан — веревка, на которую рыбаки сажают выловленную рыбу.) Минуты две Курсанов в недоумении смотрел то на рыбаков, то на кукан, то на нас, потом рассмеялся и опустил осетра обратно в воду.
— А я думал его катером к острову прибило,— смущенно проговорил он и вылез на берег.
Рыбаки схватились за животы.
— Вот это охотник! — вырвалось у кого-то. — Ну и прыгнул!
Под смех и шутки мы причалили к берегу. Рыбаки помогли нам выгрузить наше имущество и пригласили нас к костру. Познакомились, разговорились. Злополучного осетра сварили в общей ухе и, проводив катер в обратный рейс на Астрахань, всем миром стали решать, где будет лучше разбить охотничий лагерь. НАШ ЛАГЕРЬ
Местом своей стоянки мы выбрали маленький островок, расположенный в сорока километрах от базы. Добраться до него нам помог рыбак Гаспар, мужчина лет пятидесяти пяти, худощавый и молчаливый. Он привез нас туда под парусами на своем легком куласе и принял самое деятельное участие в устройстве лагеря.
Островок наш безымянный, имел в длину не более двухсот шагов, в ширину шагов тридцать-сорок, а над водой он возвышался всего четверти на две. Наверное в шторм и даже при большом ветре волны легко перекатывались через него. Справа и слева островок омывали протоки; к северу от него на десятки километров раскинулась дельта; с юга, на сколько видел глаз, плескался сердитый Каспий.
Островок густо зарос камышом, чеканом и ивовыми кустами. Среди сотен других таких же незатопленных кусочков земли он не выделялся ничем.
В северной его части мы расчистили небольшую площадку, установили на ней надувные лодки, над лодками натянули палатки, внутри лодок устроили места для ночлега и отдыха и, таким образом, обеспечили нашему лагерю относительную незатопляемость. Мысль о том, что кипучий Каспий в любую минуту может слизнуть нас в свои объятия, не оставляла нас на протяжении всего месяца. Мы постоянно помнили о ней и старались быть всегда наготове.
Длинен и труден путь от Москвы до нашего островка. Но был бы он труднее хоть вдвое, хоть втрое, его все равно и непременно стоило бы проделать ради того, что мы увидели в дельте.
Нас поразили просторы низовья Волги и то несметное множество дичи, которое обитает на них. Нигде и никогда не видел я ничего подобного. Ни на севере, ни в Сибири, ни даже на озере Ханка в самый разгар знаменитых весенних перелетов не бывает, по-моему, такого количества гусей и уток, какое мы встретили здесь. Небо над дельтой буквально кишело пернатыми. Стая за стаей непрерывно тянулись над нами, пока мы добирались от базы до островка. И каких только пород не было тут: гоголи, красно-баши (Красноголорые нырки), шилохвостьи, чернеть, кряквы! Воздух свистел от утиных крыльев. Над водой летели чирки, вереницами проносились бакланы. Казарки стремительно пролетали большими и шумливыми стаями. Тянули гуменники, оглашая воздух разноголосицей переклички, а откуда-то сверху, из самой голубой выси лилось лебединое ячканье. В камышах, в протоках, на плёсах разливов копошились и плавали сотни лысух. Жирные и неповоротливые, они почти не боялись нас и очень неохотно уступали дорогу нашим куласам. Я уж не говорю о чайках, куликах и прочей болотной мелочи. Ее в дельте набралось великое множество. Большая часть всей дичи была пролетной. Но и местной, гнездившейся здесь было столько, сколько иногда в хорошую погоду собирается над нашими болотами комаров и мошек.
Утки то опускались, то взлетали над водой, и целый день велась нескончаемая птичья карусель. Ее хорошо было видно со всех сторон, чему, впрочем, не мало способствовал пейзаж дельты — красивый, но несколько однообразный и потому даже утомительный. Чекан да вода, кое-где над островками низкорослые ивы, десяток тополей видны по горизонту, и небо нескончаемое, бездонное лиловое, прозрачное и холодное, как родниковая вода.
По мере сил мы старались удержать себя от соблазна и не начинать охоты до окончания устройства лагеря, но толком ничего из этого не вышло. Утки словно нарочно то и дело со свистом носились над островом, и мы не утерпели.
Первым пойти добыть что-нибудь на ужин вызвался Курсанов. Не глядя на нас, он положил лопату, взял ружье, опоясался патронташем и скрылся в камышах. Больше в тот день мы его не видели. Мещерский, Зи-мовьев, я и дядя Витя, так между собой мы называли Виктора Сергеевича, продолжали трудиться. Но как только вдали загремели дуплеты курсановского «зауэра», наша работа тоже приостановилась. Побросав топоры, мы быстро разбрелись по кустам. В лагере остались только дядя Витя и Гаспар. Я перебрался на соседний островок и встал там под высоким кустом ивняка. На меня, помню, тотчас же налетела стайка белогрудых гоголей. Я вскинул ружье и выстрелил. Две птицы круто нырнули вниз. Свист крыльев, удар, знакомый всплеск воды. И вот она — первая добыча! Сердце в волнении заколотилось от удачи. Глаза неотрывно смотрят на убитых птиц, а руки сами уже перезаряжают ружье.
Над головой проносится новый табунок. Опять короткая вскидка. Воздух раскалывается от резкого грохота, и рядом в камыши тяжело падает сизокрылый селезень. Снова трепет охватывает душу и снова волненье приятной лрожью пробегает по телу. Великолепен охотничий азарт! В нем все: и быстрота, и ловкость, и радость меткого выстрела, и стремительный полет птиц! От прилива сил трудно устоять на месте. Хочется броситься к воде и скорее взять добычу в руки. Но с места сходить нельзя. Табунки уток проносятся над островком один за другим, и я едва успеваю перезаряжать ружье.
Сколько продолжалась эта охота: час, полтора? Не помню. Помню только, что патронташ мой опустел очень скоро. Я с досадой переворошил кучу стреляных гильз и осмотрел плёс. На воде, в прибрежной траве и на лугу валялось десятка полтора убитых птиц. Собрал их, пересчитал, так и есть: семнадцать штук. (В те годы еще ве были введены нормы отстрела.) Связал птиц за шеи, взвалил на плечо и довольный, не чувствуя под собою ног, побежал к лагерю.
В лагере меня встретил Гаспар.
— Маладэц,— усмехнулся он,— отвел душу... ва! Пндошел дядя Витя посмотрел на убитых уток и покачал головой. — Куда же тебе столько? — недовольно спросил он. Я растерялся. — Как куда? Такой лёт был, не пропускать же их. — Лёт тут всегда хороший,— перебил меня дядя Витя,— а вот бить всех подряд не к чему. Мы не заготовители и торговать дичью тоже не собираемся.
Мне от этих слов сразу как-то не по себе стало.
— Зачем же тогда ехали сюда! — обиделся я,— отмахали тысячи полторы верст, а приехали и пострелять вволю нельзя. — Пострелять можно,— подобрел дядя Витя,— только знать надо по какой дичи. Бей бекасов, куликов. Их много не убьешь, а настреляешься вдоволь. Понятно?
В это время в лагерь вернулся Мещерский. На поясе у него висело не менее двух десятков отборных селезней. Дядя Витя почесал затылок.
— Вот, вот. И те двое тоже принесут по столько,— проговорил он и вздохнул.— Этой дичью роту накормить можно. А нам разве съесть ее? Ну нет, отпускать вас одних я вижу нельзя. Да и потом, что это за удовольствие уток стрелять? В дельте есть кое-что поинтересней.
Мы молча выслушали выговор и точно провинившиеся школьники исподлобья оглядели дело рук своих. Уток и впрямь набралось многовато. И особенно после того, как под вечер на остров со своими трофеями явились Зимовьев и доктор. Но пропасть этой дичи мы, конечно, не дали. Большая часть ее была законсервирована, часть тут же пустили в котел, а часть, выпотрошив и подсолив, вывесили на вешала.
Однако алчность наша была осуждена справедливо. Мы поняли это и установили строгий лимит отстрела.
Ночью дядя Витя повел нас на места пролета гусей.
ЗА ГУСЯМИ
Небо вызвездило так, что казалось, будто вся дельта усыпана золотом. Мерцали тысячи светил, сверкало что-то в листве деревьев. Искрились волны, лениво перекатываясь друг за другом и чуть заметно колыхая в черноте своей голубоватые, червонные и красные огни небесной россыпи. Над камышами глухо ухала выпь. Плескалась рыба. Кем-то вспугнутый сердито вскрикивал кулик-перевозчик. Таинственностью веяло от тишины pi мрака. И было жутко, не видя ничего под ногами, шагать по темному, уснувшему морю. Казалось, вот-вот нырнешь в какую-нибудь яму. Но дно было ровное, как стол, и мы без всяких приключений уже более часа брели за дядей Витей на Гусиную косу.
Гусиной косой оказался большой, сплошь залитый водой илистый нанос. Хорошо, что дядя Витя заранее велел каждому из нас нарвать по большой охапке камыша и веток. А то хороши бы мы были: на косе не то что человеку — чирку спрятаться негде. Кругом ни камышинки, ни кустика. Над водой кое-где щетинкой торчит лишь осока, да и той мало.
Стали строить засидки. Вырыли на дне по яме, устроили над ними небольшие шалаши, расставили профили, и тотчас же со всех сторон послышался приглушенный шо-пот:
— Доктор! Дайте веточек! — Зимовьев! У вас камыша не осталось? — Виктор Сергеевич, а тут поблизости кустиков нет? — Гуси тут поблизости, гуси! А кустиков нет,— полушутя, полусерьезно отвечал дядя Витя.
Пришлось подналечь на лопаты. Идеальным выходом из положения была бы охота из бочки, установленной и замаскированной на мелководье. Но бочек, к сожалению, мы с собой не захватили. В распоряжении нашей экспедиции имелось немало всяких нужных и ненужных приспособлений, а вот о бочках мы в свое время забыли.
И напрасно. Товарищам, едущим на охоту в дельту, я от души советую: перед отправлением из Астрахани обзавестись хорошим бочонком. Он окажет вам во время охоты неоценимую услугу.
Гусиный пролет начался задолго до рассвета. Кругом стояла томительная тишина. Казалось весь мир спал крепким сном. И вдруг сразу раздались сотни пронзительных голосов. Гусиная перекличка, начавшаяся со стороны моря, перекинулась в плавни, и скоро над нами пролетела первая стая.
Мы с замиранием сердца слушали этот ночной концерт, но до рассвета, а следовательно и до стрельбы, было еще далеко. Неясной, мутной полоской высветилась заря. Подул ветер. Луна нырнула за черный небосклон, а гуси все летели, летели и летели. Сколько их пронеслось над нами за эти минуты: сотни? тысячи? Трудно сказать.
Восток заалел яснее. И как только в рассвете обозначились профили, справа от меня над морем раскатился тяжелый дуплет. Налетевшая на Мещерского стая круто взмыла вверх. Мещерский, перезарядив ружье, послал ей вдогонку второй дуплет, и вот удача! Два гуся, перевертываясь в воздухе, нырнули книзу.
Я засмотрелся на эту короткую сценку и чуть не прозевал табунок гуменников, налетевший на мои профили с моря. Птицы летели над самой водой, почти касаясь ее поверхности крыльями. В синеве рассвета их трудно было заметить. Но они сами выдали себя. У профилей, обнаружив обман, гуси сбились в кучу и подняли пронзительный крик. Я даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал возле себя их сердитые и удивленные голоса. Секунда замешательства — решила все дело. Я развернулся в своей неудобной и узкой засидке, упал на колено, зачерпнул полный сапог воды, но выстрел сделал. Отдача чуть не свалила меня с ног. Я ухватился за ветки, устоял и тут неожиданно получил такой удар в бок, от которого тотчас же плюхнулся в воду. Подбитый гусь как снаряд влетел в мою засидку, раскидал камыш и ветки и угодил мне в плечо.
Проклиная все на свете, весь мокрый, я поднялся на ноги, подобрал ружье и стал продувать стволы. Надо было приготовиться к встрече следующей стаи. Охота только начиналась.
НА КАШКАЛДУ
Два дня шел дождь. Наш островок разбух как губка. По нему невозможно стало ходить: ноги засасывало точно в болоте. На третий день подул ветер, развеял тучи и нагнал с моря седого, волглого тумана. Камыш, кусты, вода — все утонуло в белой пелене. Мы вылезли из палатки. Но об охоте нечего было и думать. В двух шагах ничего нельзя было разобрать. Пришлось еще день просидеть у костра. На следующее утро Зимовьев и Мещерский пошли на косу. Дядя Витя остался дежурить в лагере, а мы с Курсановым отправились стрелять кашкалду. Другого выхода у нас не было. День выдался солнечный, жаркий. Море искрилось чуть видимой зыбью. Утиного лёта не было, а кашкалды сидело под боком видимо-невидимо. Дичь эта интересная. В море она не летит, табунится в тихих камышовых заводях. В стаи собирается штук по пятьсот. Нас.такое положение устраивало вполне. Эти черные птицы, с белыми кожистыми залысинами на лбу, временами напоминают овец: такие же ленивые и малоподвижные на кормежке, они с таким же упрямым упорством всегда стремятся держаться только стаей. Разбить стаю можно лишь пополам, на две равные партии. Тогда на некоторое время птицы разлетятся в разные стороны. А вот разогнать стаю вовсе — нам не удавалось никогда. Меньшая часть, едва отлетев в сторону, сейчас же сворачивала со своего направления и напрямик, несмотря ни на какую опасность, летела к основной массе. Мы знали об этом стремлении птиц и при охоте на них всегда применяли один и тот же излюбленный прием. Завидев плавающую кашкалду, на двух-трех лодках мы отсекали от стаи небольшой табунок и, пока птица разлеталась, старались как можно быстрее разъехаться на лодках по всей заводи. Делать это приходилось очень быстро, так как отлетевший в сторону косяк, едва заметив отсутствие большинства, поворачивал в обратном направлении и напрямик, через лодки, спешил за ним вдогонку. Этим-то моментом и надо пользоваться. Два-три дуплета сделать можно, а больше уж некогда: птицы пролетят.
Кашкалда — лысуха.
Вдвоем с доктором мы, конечно, таким методом охотиться не могли. Кашкалда облетала бы нас стороной, и нам золей-неволей пришлось изменить обычную тактику. Мы забрались по течению вверх и, забросав куласы для маскировки камышом и чеканом, пустили их вниз по реке, прямо на стаю. Волга, разливаясь сотнями протоков, течет медленно, плавно. Куласы чуть двигались. Светило солнце, и издали хорошо было видно, как кашкалда спокойно кормилась на мелях. Лодки птицы заметили, конечно, еще издали, но нас в них они не разглядели: мы лежали, заваленные зеленью, на самых днищах, и кашкалда спокойно подпустила нас довольно близко.
У меня перед лицом в рассохшемся борту крохотной точкой просвечивала дырка от гвоздя. Приложился к ней глазом — видно плохо. Пришлось слегка раскрутить дырку кончиком ножа. Сразу стало отчетливо видно все. До стаи оставалось метров сто. Проплыл еще немного — и вдруг замечаю: кашкалда прекратила кормежку и, вытянув шеи, подняла клювы вверх. Что за оказия? Неужели заметили? Сгоряча хотел вскинуть ружье к плечу, да вовремя удержался: уж очень странно вели себя птицы. Вместо того, чтобы, расплывшись от куласа в разные стороны, затаиться в камышах и, как это обычно бывает, пропустить мимо себя незнакомый предмет, кашкалда, словно нарочно, стала быстро собираться в тесную кучу впереди лодки, точно сама подставляясь под дуплет.
Течение тихонько продвинуло меня еще метров на пятнадцать. Кашкалда не разлетается. Смотрю в дырку: без малого уже вся стая в кучу сбилась крылом к крылу. И перед самой лодкой последние, заплывшие во время кормежки далеко в сторону птицы, с шумом торопятся прибиться туда же. А сами все вверх, прямо над собой смотрят. То поднимутся на воде, рты разинув и вытянув шеи, точно птенцы в гнезде, то опять, тесно прижавшись друг к другу, на воду опустятся. Я заинтересовался. Но неожиданно кулас мой развернуло бортом, и я потерял из виду птиц. Что было делать? Ждать, когда лодка снова повернется к ним носом,— долго. Да и повернется ли она вообще? Решил осторожненько нарушить маскировку. Раздвинул камыш над головой, выглянул через борт — и сразу все понял. Над стаей, едва не касаясь кашкалды крыльями, кружился болотный лунь. Он то взмывал почти вертикально вверх, то стремительно бросался вниз и, вытянув лапы, длинными, крючковатыми когтями старался ухватить какого-нибудь зазевавшегося кашкалдака. Но птицы зорко следили за ним, и каждый раз как только хищник, растопырив когти, вытягивал их для захвата добычи, навстречу ему, словно по команде, поднимались сотни две острых разинутых клювов. Клюв у кашкалды крепкий, острый, и лунь шарахался в сторону. Но снова нападал с высоты на стаю и, встреченный кашкалдой, опять взмывал вверх. Так продолжалось несколько минут. В горячке боя ни та, ни другая сторона не обращала на меня ни малейшего внимания, хотя я уже совершенно открыто сидел в куласе и с любопытством смотрел на поединок хищника со стаей.
Мне стало вдруг жаль кашкалду. Я дал луню возможность снова взлететь и, когда он поднялся над стаей метра на два, выстрелил в него два раза. Ударом дроби тело его отбросило далеко в сторону. Но, прежде чем он упал в воду, стая с шумом и плеском метнулась кто куда. Перепуганные неожиданными выстрелами птицы, мешая друг другу, быстро разлетались в разные стороны. Секунд через пять возле лодки никого уже не было. Только рябила солнечными бликами Волга, да плавал пух, выбитый птицами друг у друга. За спиной у меня раздался выстрел и скорый всплеск воды. Я оглянулся. Курсанов, подтянув сапоги, шагал по протоке за своим трофеем. Его кулас занесло течением в небольшую заводь, и он, не желая мешать мне, сидел там до тех пор, пока я не убил луня.
Я рассказал ему обо всем, что видел из лодки. Он выслушал рассказ и удивленно спросил меня:
— А ты разве не знал, как они от хищников отбиваются? Это, брат, народ дружный: один другого в обиду не дает. Я раз даже видел, как кашкалда таким образом подорлика отвадила. А тот как только уж не старался, чтобы вырвать хоть одного из них. В скором времени после этого случая мне снова довелось наблюдать, как кашкалда отбивалась от наседавших на нее сразу двух ястребов. Но тогда ястребы победили. Несколько птиц, испугавшись хищников, изменили свою обычную тактику и, вместо того, чтобы скорее примкнуть к стае, поторопились укрыться в камышах. Ястребам же только этого было и надо. Нырнув с высоты вниз, они тотчас схватили по кашкалдаку и, зажав трепещущую добычу, улетели с ними на пустынный песчаный остров.
МОРЯНА
Мы ее ждали долго. И не без основания. О моряне то и дело говорили рыбаки. Встречавшиеся охотники вспоминали о ней, как о манне небесной. Чувствовалось, что ветер с моря не мало приносит им удач. И вот моряна началась.
В один из последних дней нашего пребывания на островке ветер неожиданно подул с юга, точнее даже с юго-востока. Подул он ровно, без порывов, постепенно увеличивая свою силу. Небо до полудня оставалось чистым. Потом откуда-то из-за горизонта в направлении нашего острова поползли длинные перья облаков.
— Хорошится девка (Местные жители о моряне часто говорят как о женщине (примеч. автора), косы расплетает,— прокомментировал Гаспар это интересное явление природы.— Если вечер зарумянится — значит к рассвету плясать пойдет.
Моряна зарумянилась. В зарю небо горело жутковатым пунцово-оранжевым пламенем. Ветер подул еще сильнее. Спокойное до той поры море покрылось пенистыми завитками.
Ночью непогода разыгралась до небольшого шторма. Но ветер все продолжал усиливаться. И утром моряна действительно «расплясалась». Привычной спокойной дельты с ее обычными тихими камышовыми заводями, зеркальными заливами и сонными протоками нельзя было узнать. Вся она как-то раскосматилась, посерела, стала неприветливой и хмурой. Седые, перистые облака сменились черными тучами. Волна поднялась до метра. Река на какое-то короткое время, казалось, остановила свое течение и вдруг повернула вспять. Вода начала затоплять острова. Вот тогда-то я и понял, почему так нетерпеливо ждали моряну рыбаки и охотники.
Тысячные стаи гусей и уток, спокойно отдыхавшие и кормившиеся на морских отмелях, поднялись в воздух.
Ветер согнал птиц с облюбованных мест, и они закружились над дельтой в неистовом, диком хороводе. Не находя укрытия, птицы нескончаемым роем носились над водой, не обращая на нас никакого внимания. Гуси, утки, бакланы, белые и розовые цапли, лебеди и даже пеликаны пролетали над островом так низко, что, казалось, их можно достать стволами ружья.
Если бы мы хотели, мы без особого труда могли бы настрелять в этот день не одну сотню птиц. Но после 'стольких удачных охот, проведенных за месяц, нас эта возможность не увлекала. Было гораздо интересней наблюдать за птицами, нежели бить их беспомощных, растерянных и измученных жестокой схваткой с разбушевавшейся стихией.
Но если мы встретили моряну как наблюдатели, то Гаспар отнесся к ней совсем иначе. Вялый и медлительный в обычные дни, он вдруг словно проснулся. Его верткий кулас без устали носился среди волн из протоки в протоку.
Вместе с прибывающей водой в дельту из моря пошла рыба: лососи, осетры, сазаны. Гаспар едва успевал выбирать их из сетей. Мы, как могли, помогали ему. Но он ж без нас отлично справлялся со своим делом.
К исходу третьего дня наш остров скрылся под водой.
Дядя Витя посоветовался с Гаспаром и решил: пора подобру-поздорову уносить ноги.
Зимовьев и Мещерский встретили это предложение в штыки. Курсанову тоже не очень хотелось уезжать из дельты. Но дядя Витя был неумолим.
— Вы с ума сошли! — ругался он с ними.— Утонуть из-за каких-то уток?! Этого еще недоставало. Да вы знаете, что тут будет через день? Грузиться сейчас же! Немедленно! Гаспар, настраивай паруса.
Гаспар посмотрел на небо и согласно кивнул головой.
— Все правильно,— сказал он,— небо сухое. Дождя нет. Утром шторм будет. Ой-е-ей! Надо плыть.
И он стал грузить в кулас рыбу.
Спорщикам пришлось согласиться.
Готовиться к отъезду нам было незачем. Мы всегда были готовы к отплытию: стоило только отвязать лодки, сцепить их и поднять паруса. Мы так и сделали. Паруса были подняты, и наша флотилия, подгоняемая ветром, стала быстро удаляться от моря.
С небольшими происшествиями мы добрались до рыбной базы, пересели там на попутный катер и взяли курс на Астрахань.
Шторм свирепел не на шутку. В городском порту мы едва пристали к причалу. По реке разгуливали огромные волны и нашему рулевому пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он высадил нас на берег.
Так неожиданно и экстренно закончилась одна из самых интересных охотничьих экспедиций, в которой мне довелось побывать.
Впечатления от нее были настолько ярки и так сильны, что даже после возвращения в Москву мне еще долго по ночам снились безбрежные просторы могучего Каспия, густые камышовые заросли дельты и яркое астраханское солнце. Когда-нибудь я обязательно побываю в тех местах еще раз.