Зима

Три дня стоял сухой, безветренный мороз и крепко сковал землю. Гладким, словно зеркало, льдом покрылось озеро. Совсем почти стала река, но ручей в лесу еще журчит, и от его проворной струи звенит тонкая пленка прибрежного льда. Опавшие листья, обильно политые октябрьскими дождями, смерзлись сплошным покровом. Но под ними, там, где они лежат особенно густо, земля не замерзла и влажна еще от испарений. В одном таком месте я уже видел следы кабанов и нарытые ими неглубокие ямы. Для них эта зима, вероятно, будет трудной. Если перед снегопадом мороз не отпустит и оттепель не смягчит зеленя и огороды, кабанам придется туго. Сочных и мягких корневищ ни по полям, ни в болоте им не достать — рылом мерзлый грунт не разроешь...

В лесу стоит особенная, словно выжидающая чего-то, тишина. Окостенелые сучки, прозрачная кромка льда вымерзших до дна лужиц гулко лопаются под ногами. С высокой ели слышится тонкий посвист наших северных гостей, нарядных свиристелей. У этих птичек, очень похожих на клестов, на концах маховых перьев крыла вырастают маленькие красные кисточки. У петушков — побольше, у курочек — поменьше. Свиристели никогда не сидят тихо, они всегда о чем-то «спорят». Да как узнаешь, о чем именно? Чтобы послушать их оживленный «разговор», я свернул с тропы в ложбину, пошел к ельнику и неожиданно поднял с быстрины ручья табунок кряковых уток. Ожиревшие за осень, они поднялись тяжело и медленно. Но все-таки успели улететь достаточно далеко, прежде чем я достал из-за спины двустволку. Сколько раз обещал я себе носить ружье только в руках! Да нет, не получается. Залюбуешься чем-нибудь — и забудешь, что ты на охоте, а ружье тогда уж само собой перекочевывает из рук за плечо.

Кряковые утки улетают от нас самыми последними, задерживаясь до настоящих морозов. По их позднему отлету можно судить о том, что покидают родные места они с неохотой.

Вероятно, первыми домашними утками, которых когда-то приручил человек, и были стаи вот таких слишком уж запоздалых с отлетом смельчаков. Остались они на зиму, а водоемы замерзли. Вот и пришлось им волей-неволей лететь поближе к человеческому жилью в надежде хоть там найти корм и тепло. А может быть, и не так дело было?

Времени еще только четыре часа, но тени от кустов и деревьев уже вытянулись несуразно длинными, темными полосами. Скоро и закат. Край неба над лесом, там, где должно сесть солнце, из синего стал розовым. Мороз все крепнет и крепнет.

Метель

Метель выла всю ночь. Темные, косматые тучи, низко повиснув над деревьями, не переставая, до самого рассвета сыпали снег. Земля побелела. Шелковистые зеленя, пестрый ковер листопада, желтеющие гривы песка на косогорах, красновато-бурые кручи глинистых оврагов — все скрылось под холодным покровом снега. В лесу свистело и стонало, как в трубе. Белые, колючие кристаллики, подхваченные порывами сердитого вихря, нескончаемым роем носились в воздухе. Стукались с тонким, чуть слышным звоном о гладкие стволы осин, бились в шуршащую сухую кору елей, залетев под их развесистые лапы. Скрипел и ломался сухостой. На полянах и вдоль опушки вились снежные смерчи — кружились, крутились, будто в дружном хороводе ночи, тьмы и ветра. С ними вместе плясали осины и березы. Размахивая голыми ветвями, они раскачивались вершинами в такт ветру и кланялись земле при каждом сильном его порыве.

Мелодия метели проста и несложна. Ее знают все. Но слушать предпочитают не в лесном театре, а сидя у жарко натопленной печки, попивая чай и с опаской поглядывая на закрытую дверь: «Как бы за чем на улицу идти не пришлось!»

Очутиться в такую погоду в лесу и впрямь нет радости. Ветрено, зябко, тоскливо и боязно чего-то. Снежная пыль забивается и в нос, и в глаза, и под воротник. Но леденящего холода нет. У нас всегда уж так: трескучий мороз и снежная вьюга не уживаются друг с другом. Верно, тесно им. Вьюги — хозяйки ветров, а мороз любит затишье. Его попутчики — ясный закат, вызолоченная звездами ночь и покой. На небе ни тучки, месяц, охваченный двойным поясом лунной радуги, льет на землю холодный свет. А мороз знай свое: пудрит инеем коченеющий лес, вымораживает воду в озерках и канавах, и лопаются в тиши то тут, то там стволы деревьев. Гулко трескаются осины, звонче — березы, скрипят посеребренные ели. В морозном воздухе звук летит как на крыльях: легко и быстро, а в метели и выстрелы, и крики тонут, точно в море. Прорежется на мгновение окрик сквозь гул, как фальшивая нота через песню, и утонет бесследно, безотзвучно.

«Уу-у-у...» — воет метель; «уу-у-у...» — подтянет ей откуда-нибудь из оврага голодный волк.

И шутят, шутят деревья сердито и озабоченно. Путник, застигнутый метелью в дороге, торопится скорее свернуть на огонек, конь еле бредет, с трудом протаскивая сани по переметенной дороге, машины сбавляют скорость, уткнувшись лучами фар, как в стену, в непроницаемую снежную пелену. Свистит метель.

Беляк отправился на жировку. Попрыгал, попрыгал и лег. Боязно. Кругом не видно ни зги. Встретишься еще нос к носу с лисой или волком. Нет, лучше уж переждать вьюгу. Под валежиной и теплей и безопасней.

Русак залег в глубокой борозде, лежит — прислушивается. Свищет ветер над его головой, забивается под мех, холодит заячьи уши. Вдруг по снегу метнулся какой-то черный комок. Что это? Но раздумывать некогда. Русак пулей вылетел из борозды, нырнул в снежный вихрь и пропал в темноте. А через теплую лежку его, обсыпаясь на каждой кочке, перекатился, гонимый ветром, клок слежавшегося за осень сена. Знал бы косой, что это сухая трава! Разве побежал бы он с лежки? Да кто тут чего разберет в такой кромешной теми!..

Лиса вышла на дорогу и направилась к деревне. Перебежала поле, спустилась к речке и... ткнулась мордой в свежий волчий след. Под обрывом след не заносило, и он пахнул на нее страшным запахом. Мышатница от неожиданности присела. Осмотрелась по сторонам. Потянула носом воздух, фыркнула и побежала прочь. С волками ей не по пути.

По-прежнему воет вьюга. Попрятались в гнезда синицы, рябчики забились в густой ельник, тетерева зарылись в пушистом снегу. А белка спит себе в теплом дупле. Метель ей не страшна: ни ветер, ни снег не залетают туда. Вот только бы куница не отыскала к ней лаз.

Под корнями сосны, в длинной, узкой норе, сладко посапывает нагулявший за осень жиру барсук. Он будет спать до самой весны и так и не увидит ни одной метели. Дремлет медведь в берлоге. Вот только пушистая рысь бродит по лесу, оставляя на снегу круглые, точно блюдца, следы. Этому ночному разбойнику метель по душе. Под шум леса можно неслышно подкрасться к лосям, да и козу задрать — сейчас тоже самый подходящий момент. Бродит рысь, придирчиво обнюхивая каждую кочку, щурит круглые, янтарные, навьюженные ветром глаза. А на утро лес не досчитается одного из своих обитателей, случайно попавшегося на пути этой серой кошке с кисточками на ушах. Все будет сделано скоро и беспощадно просто и обычно, как и каждую ночь. На сугробе, в кустах ольшаника вспыхнет короткая, кровавая схватка, кто-то погибнет, а насытившийся хищник пойдет на лежку. Метель запорошит остатки его трапезы, и никто ничего не узнает.

Стонет вьюга. Кружится ветер, наметая сугробы у пней и завалов. Падает снег. К рассвету в лесу без лыж не пройти.

Голубые блестки

Еще ночью хмурилось небо и кружился снег, а утром все уже неузнаваемо изменилось. Ветер утих, и воздух застыл неподвижно. Солнце взошло над лесом в девятом часу огромным красным шаром. Пронизав морозную дымку, оно поднялось в вышину, и небо, поглотив синеву предутренних сумерек, прояснилось до яркой отчетливой голубизны.

Вчера с вершины холма были видны заснеженное поле, полоска оврага и маленький перелесок. Где-то невдалеке за перелеском небо сливалось с землей, и дальше ничего уж нельзя было разобрать, хотя там простиралась еще широкая равнина, за ней поднимался лес, а за лесом возвышалась гряда холмов. Но затканный снегом воздух даже в полдень был непроницаем. И вот — показалось лишь солнце, а окрестности и узнать нельзя. Окружающий мир словно раздвинулся. Появились вчера еще не видимые глазу дали. Выросли, точно из-под земли, рощицы берез, поросли осинника. В поле, залитом ярким светом, отчетливо обозначилась каждая травинка: и несжатые метелки желтеющего овса, и коричневые стебли конского щавеля. Кусты темно-красной вербы, тесно прижавшись друг к другу, то тут, то там заалели на снегу. Посеребренные утренним морозцем пучки зеленых иголок сосны заблестели своими острыми кончиками, отливая чуть видимой голубизной. Везде, куда ни глянь, воздух необычайно прозрачен и ясен. Он даже, кажется, немного светится, особенно над гребнями сугробов и занесенными лапами елей. Деревья из грязно-серых стали разноцветными: верхушки у них зарумянились, толстые стволы запестрели под яркими бликами. Березы словно вымылись,— припудренные инеем, стоят совсем белые. Тонкая, шелковистая кора молодой сосны золотится под солнцем, как янтарь. У елей червонным золотом горят гирлянды шишек. На шишках, как алмазы, там и тут блестят капельки смолы. Елки выглядят самыми нарядными: на них даже снег лежит как-то особенно, словно специально для украшения.

Но поле краше всего. Вглядитесь в бесконечные переливы его красок. На первый взгляд оно только белое. Но присмотритесь внимательнее — и по белому глаз непременно увидит, словно кисею, еще что-то голубое. То ли это небо отражается в снежной равнине, то ли тени какие-нибудь сгустились тут. Но голубизна видна. В низинах и под кустами она даже сливается в заметную синеву.

А сколько сверкающих точек разбросано вокруг! Снежинки искрятся то ярко-зеленым, то нежно-розовым светом, видна в них и мягкая белизна перламутра, и крохотные, как булавочные головки, брызги чего-то красного. Белые искорки, фиолетовые, и всего красивей — голубые блестки. Их много. Все поле усыпано ими. Вдали они почти сливаются с небом, и весь снег там кажется голубым.

В снежной русской зиме иногда бывает столько очарования, столько прекрасных, неповторимых моментов, что даже самый простенький и обычный для нашей полосы пейзаж может вдруг показаться необычайной по богатству красок и выразительности картиной. В такой картине все ласкает душу: и заснеженные долины, и темнеющая змейка дороги, протянувшаяся от деревни к деревне, и дремлющий лес, окутанный полупрозрачной дымкой мороза.

Часто приходит в голову мысль: зачем люди в поисках красивого едут куда-то за тридевять земель и ищут там его у берега моря или в высоких горах? Разве не стало уж больше прелести в долинах рек и в просторах полей? Нет, тут все есть. Приглядитесь только! И пышность, и простота, и глубокая задумчивость, и сдержанная суровость.

Куда хочешь поезжай, но нигде не найдешь такой гармонии величественной красоты, проникновенного лиризма и скромности, какая встречается в нашей русской природе. Не фантастичность форм, не вычурность красок привлекательны здесь, а доступная всем и каждому душевность облика возделанной и давно уже обжитой человеком земли. Сейчас она скована морозом, спит, набирается сил. А придет март — растают голубые блестки, и зазвенит долина холодной ручейной водой.

Первая оттепель

Оттепель наступила перед самым Новым годом. С утра безоблачное голубое небо заволоклось низкими грязно-серыми тучами, дунул теплом сыроватый западный ветер, и мороз сразу же обмяк.

В городе грязь, слякоть. Стены домов, выжав колючий холод, покрылись испариной и побелели. Воздух наполнился туманом, потерял прозрачность и легкость, и каменные громады от этого совсем посерели.

В деревне оттепель не такая сильная, но и там в избах оттаяли окна. Причудливый узор морозного кружева мутным потоком расплылся по стеклу. Снег чуть заметно осел, оттаяв крохотными лунками вокруг деревьев.

В лесу тишина, только синицы звенят, обрадовавшись теплу. Да и не одни они ликуют сейчас, — вся природа, словно истомившись за долгую стужу, обвеянная теплом, с облегчением вздохнула, как во сне. Вздохнула, но не проснулась. Сон ее крепок, и ей еще долго спать, дожидаясь весны.

Зимняя оттепель скучна. Солнце не чувствует в ней радости. Душу не волнует трепетный прилив новых сил. Нет солнца, нет звонкой искристой капели, нет луж, полных отражения бездонной синевы, разлившейся во всю ширь неба. Нет надежды завтра сбросить с плеч тяжелую шубу и вновь пережить ликующую пору пробуждения природы.

Прошел день. За ним второй. Тучи опустились к самой земле. За ночь вдоль ската крыши наросла бахрома сосулек. Дым печей, с рассветом едва поднявшись вверх, тает в холодной туманной измороси, и не поймешь: то ли с крупинками снега, то ли с капельками дождя опускается на землю.

К вечеру воздух немного прояснился, и неожиданно огромные, точно махровые, хлопья густо посыпались вниз. Все тотчас заволоклось непроницаемой пеленой. Черные кони крыш, резные наличники окон, хворостяные плетни огородов — все скрылось под белым покровом. Змейка дороги, поля, лес, кусты красной вербы, рыжие осыпи оврага — словно утонули в пучине снегопада.

Мокрые снежинки одна за другой липли на провода, скапливались мохнатыми шапками на длинных столбах телеграфа, висли на лапах елей.

Тонкие ветви осин стали вдруг очень похожими на кружева: каждый сучок оделся в пушистый наряд. Быстро стемнело. В домах зажглись огни. Желтый свет ламп, вырвавшись из темных окон, замерцал лишь в трех-четырех местах, а деревню уже и узнать нельзя. Словно не настоящей, а сказочной стала она. Детвора катает комья снега, лепит баб. В тишине гулко раздаются веселые крики, смех. Дышится легко и свободно. Красив зимний вечер, когда в воздухе кружатся большие хлопья снега! Но лесу такой снегопад не на пользу. Снег липнет на каждый сучок, на каждый стебель — и ломаются ветви, не выдержав сырой и тяжелой ноши. Хорошо, если ночью поднимется ветер. Он раскачает деревья и сбросит на землю ненужный груз. А если ударит мороз? Все тогда смерзнется, и будет согнувшись стоять занесенный лес до самого весеннего тепла.

Нет, не надо сейчас мороза.